Неточные совпадения
Был, говорит он, в древности
народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского
моря.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны
море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие
народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в то время, как он входил в барак, он слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
—…мрет без помощи? Грубые бабки
замаривают детей, и
народ коснеет в невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство помочь этому, и ты не помогаешь, потому что, по твоему, это не важно. И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием, я не знаю чем, чтоб это сделать.
Я ходил на пристань, всегда кипящую
народом и суетой. Здесь идут по длинной, далеко уходящей в
море насыпи рельсы, по которым возят тяжести до лодок. Тут толпится всегда множество матросов разных наций, шкиперов и просто городских зевак.
Много ужасных драм происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных
народов. Погибали на
море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
Она осветила кроме
моря еще озеро воды на палубе, толпу
народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтоб держаться в качку. Я шагал в воде через веревки, сквозь толпу; добрался кое-как до дверей своей каюты и там, ухватясь за кнехт, чтоб не бросило куда-нибудь в угол, пожалуй на пушку, остановился посмотреть хваленый шторм. Молния как молния, только без грома, или его за ветром не слыхать. Луны не было.
Если днем все улицы были запружены
народом, то теперь все эти тысячи людей сгрудились в домах, с улицы широкая ярмарочная волна хлынула под гостеприимные кровли. Везде виднелись огни; в окнах, сквозь ледяные узоры, мелькали неясные человеческие силуэты; из отворявшихся дверей вырывались белые клубы пара, вынося с собою смутный гул бушевавшего ярмарочного
моря. Откуда-то доносились звуки визгливой музыки и обрывки пьяной горластой песни.
Следующая фанзочка принадлежала капустоловам, а рядом с ней тянулись навесы из травы, под которыми сушилась морская капуста. Здесь было много
народа. Одни китайцы особыми крючьями доставали ее со дна
моря, другие сушили капусту на солнце, наблюдая за тем, чтобы она высохла ровно настолько, чтобы не стать ломкой и не утратить своего зеленовато-бурого цвета. Наконец третья группа китайцев была занята увязыванием капусты в пучки и укладкой ее под навесы.
Пошли, пошли и зашумели, как
море в непогоду, толки и речи между
народом.
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось на площади
море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество
народа, и у всякого была своя цель.
Затем мне смутно вспоминаются толпы
народа, страшный гул человеческих голосов и что-то невидимое, промчавшееся где-то в глубинах этого человеческого
моря, после чего
народ, точно вдруг обеспамятевший, ринулся к центру города.
Живут они в Северном Сахалине, по западному и восточному побережью и по рекам, главным образом по Тыми; [Гиляки в виде немногочисленного племени живут по обоим берегам Амура, в нижнем его течении, начиная, примерно, с Софийска, затем по Лиману, по смежному с ним побережью Охотского
моря и в северной части Сахалина; в продолжение всего того времени, за которое имеются исторические сведения об этом
народе, то есть за 200 лет, никаких сколько-нибудь значительных изменений в положении их границ не произошло.
— Эх, малый! Это не хлопские песни… Это песни сильного, вольного
народа. Твои деды по матери пели их на степях по Днепру и по Дунаю, и на Черном
море… Ну, да ты поймешь это когда-нибудь, а теперь, — прибавил он задумчиво, — боюсь я другого…
— Учредителю плавания я рек: — Да корабли мои рассеются по всем
морям, да узрят их неведомые
народы; флаг мой да известен будет на Севере, Востоке, Юге и Западе.
По улицам бродили праздные кучки любопытных, а на площади, перед зданием заводоуправления и особенно около господского дома,
народ стоял стена стеной, несмотря на отчаянные усилия станового и нескольких полицейских водворить порядок в этом галдевшем живом
море.
Уже вечереет. Солнце перед самым закатом вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным светом осветило лиловые тучи, зеленоватое
море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и
народ, движущийся по улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который играет полковая музыка на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им.
В осажденном городе Севастополе, на бульваре, около павильона играла полковая музыка, и толпы военного
народа и женщин празднично двигались по дорожкам. Светлое весеннее солнце взошло с утра над английскими работами, перешло на бастионы, потом на город, — на Николаевскую казарму и, одинаково радостно светя для всех, теперь спускалось к далекому синему
морю, которое, мерно колыхаясь, светилось серебряным блеском.
— В белых вагонах — это холеру везде развозят, чтобы
народ морить… Кому надо
народ морить? Как холеру развозят? Зачем и кто? — так рассуждали и говорили.
— Что же, меня купили объявлениями? Все равно выругаю их, кто заслуживает. Кто рыбу
морит в реке,
народ отравляет, я о них за объявления молчать буду?
Там в облаках перед
народомЧерез леса, через
моряКолдун несет богатыря...
Город, несмотря на ранний час утра, был уже взволнован новостию, и густая толпа
народа, как
море вокруг скалы, билась около присутственных мест, где жил в казенной квартире сам ротмистр Порохонцев.
— Беги за ней, может, догонишь, — ответил кабатчик. — Ты думаешь, на
море, как в поле на телеге. Теперь, — говорит, — вам надо ждать еще неделю, когда пойдет другой эмигрантский корабль, а если хотите, то заплатите подороже: скоро идет большой пароход, и в третьем классе отправляется немало
народу из Швеции и Дании наниматься в Америке в прислуги. Потому что, говорят, американцы
народ свободный и гордый, и прислуги из них найти трудно. Молодые датчанки и шведки в год-два зарабатывают там хорошее приданое.
Приступом, что ли, взяли вчера этот город,
мор, что ли, посетил его — ничего не бывало: жители дома, жители отдыхают; да когда же они трудились?..» И Бельтов невольно переносился в шумные, кипящие
народом улицы других городков, не столько патриархальных и более преданных суете мирской.
Вон про Шабалина рассказывают какие штуки:
народ морит работой на своих приисках, не рассчитывает, а попробуй судиться с ним, кому угодно рот заткнет.
Отец остался очень доволен, а его друзья, политические ссыльные, братья Васильевы, переписывали стихи и прямо поздравляли отца и гордились тем, что он пустил меня в
народ, первого из Вологды… Потом многие ушли в
народ, в том числе и младший Васильев, Александр, который был арестован и выслан в Архангельский уезд, куда-то к Белому
морю…
И одна главная дорога с юга на север, до Белого
моря, до Архангельска — это Северная Двина. Дорога летняя. Зимняя дорога, по которой из Архангельска зимой рыбу возят, шла вдоль Двины, через села и деревни.
Народ селился, конечно, ближе к пути, к рекам, а там, дальше глушь беспросветная да болота непролазные, диким зверем населенные… Да и
народ такой же дикий блудился от рождения до веку в этих лесах… Недаром говорили...
Как бурное
море, шумел и волновался
народ на городской площади, бояре и простолюдины, именитые граждане и люди ратные — все теснились вокруг Лобного места; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание.
Но несмотря на большое стечение
народа, несмотря на радушное угощение и разливное
море браги, которая пробуждала в присутствующих непобедимую потребность петь песни, целоваться и нести околесную, несмотря на прибаутки и смехотворные выходки батрака Захара, который занимал место дружки жениха — и занимал это место, не мешает заметить, превосходно, — свадьбу никак нельзя было назвать веселою.
Как
море в отлив, отходил неслышно
народ, оставляя на песке легкие отбросы да крохи своей жизни, и уже зияла кругом молчаливая пустота, — а он все еще слепо жил в отошедшем шуме и движении валов.
— Пали и до нас слухи о Гарусове, это точно…
Народ заморил на своей заводской работе. Да мне-то, мил человек, выбирать не из чего: едва ноги уплел из узилища…
— А Гарусов еще полютей будет…
Народ в земляной работе
заморил, а чуть неустойка — без милости казнит. И везде сам поспевает и все видит… А работа заводская тяжелая: все около огня. Пожалуй, ты и просчитался, што поехал к двоеданам.
Дело это у нас очень выгодное, потому что конопли кругом
море, а мужички
народ и недостаточный и таки беззаботный.
— Лексей Максимыч, воевода без
народа, — как же, а? — спросил он меня дождливой ночью. — Едем, что ли, на
море завтра? Ей-богу! Чего тут? Не любят здесь нашего брата, эдаких. Еще — того, как-нибудь, под пьяную руку…
Варяги же были
народ, единоплеменный славянам, живший по берегам Балтийского
моря и издавна находившийся в сношениях с руссами, так что Гостомысл, умирая, просто указал своим согражданам на Рюрика с братьями как на людей, хорошо им известных и достойных быть их правителями.
Я воображаю сии едва вообразимые пространства со всеми их жителями, и думаю: «Екатерина, подобно Божеству, согласила все словом Своим; отдаленные берега Ледовитого
моря представляют тот же государственный порядок, которому на берегах величественной Волги или Невы удивляемся;
народы столь различные правятся единым уставом; части, столь несходные, всеобщим «Учреждением» Монархини приведены в целое, и бесчисленные страны Российские составили разные семейства единого отечества!» Сия мысль восхищает дух мой!
Но при конце сего начертания взор мой невольно устремляется на всю неизмеримую Империю, где столько
морей и
народов волнуется, где столько климатов цветет или свирепствует, где столько необозримых степей расстилается и столько величественных гор бросает тень на землю!
Ну-с, попал я таким стрелковым порядком в Крым. Крым, знаете, да и вообще юг, это настоящее гнездо всех шатунов и аферистов; кто раз побывал там, того уж непременно опять туда потянет. Тепло,
море, горы, красота, деньги кругом шалые. Оттого там всегда так и кишит бездельный
народ.
Некогда робкая, боязливая, уединенная, с смелою твердостию председает теперь в совете старейшин, является на лобном месте среди
народа многочисленного, велит умолкнуть тысячам, говорит на вече, волнует
народ, как
море, требует войны и кровопролития — та, которую прежде одно имя их ужасало!..
— Мне всегда хочется чего-то, — задумчиво заговорила Мальва. — А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку — и в
море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех — себя самоё, то избила бы весь
народ. И потом бы себя… страшной смертью… И тоскливо мне и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.
— Она у меня любит книги читать, — задумчиво сказал лесник. — Дух этот новый и её касается. Я смеюсь ей — кто тебя, Еленка, учёную-то замуж возьмёт? А она, глупая, сердится! На днях здесь Ольга Давыдовна была, — знаешь, сухопаренькая учительница из Малинок? — так говорит: пришло, дескать, время русскому
народу перехода через чёрное
море несчастья своего в землю светлую, обетованную — да-а!
Осуществился ужас и мечты. Кто вырвет теперь победу из рук Искариота? Свершилось. Пусть все
народы, какие есть на земле, стекутся к Голгофе и возопиют миллионами своих глоток: «Осанна, Осанна!» — и
моря крови и слез прольют к подножию ее — они найдут только позорный крест и мертвого Иисуса.
Сам же он много лет шатается бессмысленно в
народе и доходил даже до одного
моря и до другого
моря, которое еще дальше, и всюду он лжет, кривляется, зорко высматривает что-то своим воровским глазом, и вдруг уходит внезапно, оставляя по себе неприятности и ссору — любопытный, лукавый и злой, как одноглазый бес.
Собирает он казачий круг, говорит казакам такую речь: «Так и так, атаманы-молодцы, так и так, братцы-товарищи: пали до меня слухи, что за
морем у персиянов много тысячей крещеного
народу живет в полону в тяжелой работе, в великой нужде и горькой неволе; надо бы нам, братцы, не полениться, за
море съездить потрудиться, их, сердечных, из той неволи выручить!» Есаулы-молодцы и все казаки в один голос гаркнули: «Веди нас, батька, в бусурманское царство русский полон выручать!..» Стенька Разин рад тому радешенек, сам первым делом к колдуну.
— Немало государств мною исхожено, немало
морей переехано, много всяких
народов очами моими видано. Привел Господь во святой реке Иордане погружаться, Спасов живоносный гроб целовать, всем святым местам поклониться… Много было странствий моих…
— А как нагонят? — молвила Никитишна. — Как поймают? От твоего родителя мудрено «уходом» уйти. Подначального
народу у него сколь?.. Коли такое дело и впрямь бы случилось, сколько деревень в погоню он разошлет!.. Со дна
моря вынут…
Услыхал Стенька Разин, что за
морем у бусурманов много тысячей крещеного
народа в полону живет.
Поликрат прочел это и послушался своего друга. Он сделал вот что: был у него дорогой перстень; взял он этот перстень, собрал много
народа и сел со всем
народом в лодку. Потом велел ехать в
море. И когда выехал далеко ва острова, тогда при всем
народе бросил перстень в
море и вернулся домой.
*
Через двести лет,
В снеговой октябрь,
Затряслась Нева,
Подымая рябь.
Утром встал
народИ на бурю глядь:
На столбах висит
Сволочная знать.
Ай да славный люд!
Ау да Питер-град!
Но с чего же там
Пушки бьют палят?
Бьют за городом,
Бьют из-за
моря.
Понимай как хошь
Ты, душа моя!
Много в эти дни
Совершилось дел.
Я пою о них,
Как спознать сумел.
С трудом прокладывая себе дорогу чрез волнующееся
море народных масс, государь продолжал один, без свиты, оставленной далеко позади, медленным шагом ехать вперед. У Чернышева моста он на минуту остановил коня и огляделся. Впереди было
море огня, позади
море огня. Над головою свистала буря и сыпался огненный дождь искр и пепла — и среди всего этого хаоса и разрушенья раздавались тяжкие стоны, рыданья, вопли о помощи, о защите и могучее, восторженное, ни на единый миг не смолкавшее «ура » всего
народа.
— Нет, что-нибудь да не так, — сказал он. — Здорово живешь стрелять не станут… Знавал я некогда и Высокие Снежки, хорошее село. Только там ведь больше все, почитай,
народ никонианец живет. За что ж в них стрелять-то. Помещику своих крестьян
морить — себе же убыток.